Олег кулик картины. Олег Кулик: «Любовью занимаюсь на велосипедах

Олег Кулик — одна из самых сложных и одновременно предельно понятных фигур художественной сцены 1990-х. Его творческая философия была проста, безыскусна и рассчитана на понимание любого — даже самого неподготовленного — зрителя. Позже, в нулевые, когда Кулик отошел от акционизма и занялся производством дорогостоящих спектакулярных работ, критики не раз намекали на то, что он превратился в коммерческого художника, символический капитал которого построен на художественной прямолинейности и популизме, и с ностальгией вспоминали перформансы зоофренического цикла. Действительно, родившийся 23 ноября 1994 года образ взбесившейся собаки был настолько ярок, что фамилию Кулик даже сегодня (через 20 лет после начала «собачьего цикла» и через 16 после его завершения) знают люди, никогда не интересовавшиеся современным искусством. После перевоплощения в «бешеного пса» Кулик, которого до 1994 года знали не столько как художника, сколько как экспозиционера галереи «Риджина», занимает новое место в пантеоне русского актуального искусства и становится массмедийным персонажем, таким же символом времени, как телеведущий Владислав Листьев, политик Владимир Жириновский и глава финансовой пирамиды «МММ» Сергей Мавроди.

Александр Бренер, Олег Кулик. Бешеный пес, или Последнее табу, охраняемое одиноким Цербером. Галерея Марата Гельмана, Москва. 23 ноября 1994

23 ноября 1994 года в галерее Марата Гельмана состоялось первое появление человека-собаки. Из помещения галереи на Малой Якиманке выскочил обнаженный Кулик, привязанный к цепи (конец которой был в руках у художника Александра Бренера, одетого только в боксерские трусы), и в течение семи минут кидался на проезжавшие мимо машины и зрителей. Документацию этой знаменитой акции до 4 декабря можно увидеть на выставке « » в музее «Гараж».

Олег Кулик: «После того как я перестал развешивать картины в “Риджине”, у меня не было денег даже на хлеб. Мне ничего другого не оставалось, как бегать по улицам, как бездомный пес, и лаять на людей. Я приполз к Марату Александровичу Гельману и предложил охранять вход в его галерею. “Возьмешь, — говорю, — меня на службу, буду верен тебе, как пес цепной”. Он заржал, даже выгнал меня, кажется, а потом перезвонил и согласился. Я начал продумывать детали акции и понял, что она будет не очень удачной, если я буду просто сидеть на привязи рядом со входом с галерею. Нужна была динамика, поэтому возникла идея подключить Сашу Бренера, который бы водил меня на цепи. Саша сначала воспринял предложение с настороженностью, но пообещал подумать. Подумал, подумал и согласился, а заодно к моему названию “Бешенный пес” придумал и поэтические продолжение: “Последнее табу, охраняемое одиноким Цербером”. После первого “собачьего” перформанса в газетах писали: “До чего народ довели, люди голые бегают по улицам и бросаются на прохожих!”, — а мэр Лужков обещал вытравить голых с улиц города».

В следующем, 1995 году Кулик «дает собаку» в Цюрихе: никому не известный художник приезжает из России, чтобы блокировать вход на выставку «Знаки и чудеса. Нико Пиросмани и современное искусство» куратора Биче Куригер, на которой, помимо работ Пиросмани, экспонировались произведения Джеффа Кунса, Синди Шерман, Деймиана Херста и других ведущих мировых художников.

Олег Кулик: «Я считал, что “Бешеный пес, или Последнее табу, охраняемое одиноким Цербером” станет моей первой и последней подобной акцией, когда неожиданно пришло предложение сделать нечто подобное в Цюрихе. Письмо за подписью Биче Куригер было написано на бланке Кунстхауса Цюриха и выглядело весьма солидно (хотя потом я узнал, что приглашение подделал и прислал Александр Шумов, а музейное начальство до последнего момента не подозревало о том, что я упаду им на голову). Я решил, что видоизменю акцию — буду сидеть внутри музея, в уголочке и изображать тихий ужас из России. Но оказалось, что в Цюрихе меня никто не ждет, Куригер заявила, что художника по имени Олег Кулик не существует, а охрана музея вышвырнула меня на улицу. И в этот момент передо мной встала дилемма — умыться, уехать домой и уйти из искусства или протестовать! Я решил, что раз меня, по утверждению Куригер, не существует, то я могу делать все, что угодно! Я перегородил вход на выставку, рычал, кусался и никого не пускал в музей. В результате меня арестовали, разразился большой скандал, о котором Биче до сих пор вспоминает с нежной ностальгией».

Олег Кулик. Человек с политическим лицом. Тверская улица, Москва (в рамках акции-демонстрации «Звери против зверств). 16 июля 1995

Одна из самых громких медийных акций Кулика 1990-х — создание Партии животных в 1995 году и намерение художника баллотироваться от нее в президенты. Кулик ведет предвыборную агитацию в Политехническом музее и на московских рынках, выступает перед журналистами в костюме и собачьем наморднике в центре Москвы — на Тверской. На предвыборных плакатах запечатлены страстные лобзание кандидата с собакой и лозунг: «Какие претензии к нам могут быть у зеленых, дружок?»

Олег Кулик: «На НТВ в 1995 году была организована дискуссия, как отнять голоса у ультрарадикалов. Появилась идея организовать как можно больше смешных партий, в частности Партию животных Кулика, чтобы она отбила 2-3 процента сумасшедших у Жириновского. Леонид Парфенов тогда сказал: “Вы уверены, что он отобьет 2 процента, а если это будут все 20-30? ” Партия животных была органичным продолжением моего зоофренического проекта. Политика как таковая меня не интересовала, я всегда хотел быть художником. Скорее это была метафора времени, когда политика идет не от ума, а от какой-то животной потребности выделиться, занять какое-то место, пометить столбы. Думаю, что моя идеология любви к животным, близости к природе могла запросто захватить вообще всю Россию, и я стал бы президентом. Я провел несколько шумных акций по сбору подписей. Но когда принес в избирком подписные листы, на которых были приклеены мухи, тараканы и киски лапку приложили, меня буквально вышвырнули оттуда».

Олег Кулик. Собачий дом. Фаргфабрикен, Стокгольм (в рамках выставки Interpol). 2 марта 1996

В 1996 году по приглашению художника Эрнста Бильгрена Кулик участвует в выставке Interpol в Стокгольме. В уже узнаваемом образе взбесившегося пса он бросается на посетителей вернисажа и даже кусает одного, в ответ на эти действия его бьет ногами шведский куратор выставки. Художник Александр Бренер выступает не менее радикально, уничтожив работу китайского художника Гу Вэньда. Возмущенные участники выставки написали коллективное письмо с осуждением действий Кулика, Бренера и Мизиано, разослав его по всем международным художественным институциям. Результат оказался неожиданным для обвинителей. Многие признали легитимность действий художников, а один из ведущих журналов по современному искусству в мире — Flash Art — поставил фотографию Кулика на обложку. Многие впоследствии признавались Кулику, что узнали о его существовании именно из этого гневного коллективного письма и последовавших за ним публикаций.

Олег Кулик: «Выставка задумывалась как диалог Запада и Востока. Было приглашено множество художников, каждый из которых пригласил еще по одному экспоненту. Но когда до открытия оставался месяц, выяснилось, что диалог — как между Западом и Востоком, так и между кураторами и художниками, а также художниками и художниками — зашел в тупик, начались скандалы и распри. И в какой-то момент работавший с животными шведский художник Эрнст Бильгрен произнес следующую фразу: “Легче договориться с животными, чем с людьми”. На что Виктор Мизиано ответил: “А у нас есть такое животное!” Так меня в последний момент пригласили участвовать в выставке Interpol для того, чтобы завершить многосложный диалог между Западом и Востоком. Ну а что случилось дальше, все знают — были укушенные, оплаканные и предельно возмущенные».

Олег Кулик совместно с Милой Бредихиной. Собака Павлова. V-2, Роттердам (в рамках европейской биеннале Manifesta 1). 5-25 июня 1996

В том же году Роза Мартинес приглашает Кулика принять участие в 1-й «Манифесте» в Роттердаме. Художник в течение нескольких недель живет в будке и выгуливается на поводке, изображая собаку Павлова.

Олег Кулик: «Этот проект мы делали в сотрудничестве с учеными из Роттердамского университета. Мой, то есть человеческий интеллект, исследовали на предмет редукции — что происходит, когда человек попадает в условия, более привычные для животных, как быстро к нему возвращаются животные качества — прыткость, ловкость, обостренное обоняние — и как быстро он теряет способность рефлексировать. Целыми днями я занимался на специально придуманных снарядах, бегал, прыгал и так далее. При этом мне постоянно показывали произведения искусства. Я постоянно, 24 часа в сутки пребывал в образе собаки. Тяжелее всего было ночью. Целый день я прыгал и бегал, страшно уставал, но как только вечером начинал засыпать, в мою лабораторию начинали пытаться проникнуть всякие подлецы вроде Ромера (Федор Ромер — псевдоним художественного критика Александра Панова. — Артгид ). За ночь четыре-пять очень пьяных и очень веселых человека пытались уличить меня в том, что я не живу собачьей жизнью. Дверь открыть они не могли, но они лаяли, выли, хихикали и в целом вели себя неприлично. Я же был настроен предельно серьезно и меня возмущала вся эта идиотская возня».

Олег Кулик. Я люблю Европу, а она меня нет. Kunstlerhaus Bethanien, Берлин. 1 сентября 1996

В 1996 году на берлинской площади Марианнеплац Кулик не то охранял, не то был загнан к флагу Евросоюза, окруженный 12 полицейскими с овчарками.

Олег Кулик: «В 1996 году я был стипендиатом культурного центра Kunstlerhaus Bethanien, жил в Берлине и слушал бесконечные дискуссии на тему нужно или не нужно объединять Европу. Я всегда был сторонником объединения, но считал, что объединяться лучше всего не просто так, а перед лицом внешнего врага. И в качестве этого врага я решил предложить Европе себя и объединить ее через направленную на меня агрессию. В результате я стоял в окружении 12 немецких овчарок (ведь именно столько звездочек на флаге Евросоюза), которых держали полицейские. Я вел себя агрессивно, бросался на собак, и они отвечали мне еще большей агрессией, бросались на меня в едином порыве. Их единение против была настолько мощным, что после этого Европа благополучно объединилась».

Олег Кулик. Не могу молчать! Лужайка перед Европейским парламентом, Страсбург. 20 сентября 1996

В том же году Кулик, громко лая, появился перед зданием Европарламента в Страсбурге, привязанный, подобно сторожевому псу, к теленку, на которого был накинут британский флаг. Тем самым Кулик протестовал против превентивного уничтожения поголовья коров в Великобритании, осуществляемого в попытке остановить распространение вируса коровьего бешенства.

Олег Кулик: «Акция была приурочена к кампании по уничтожению больных английских коров, которая показалась мне крайне негуманной. В Англии коров отправляли на бойню, а потом в крематорий, а в России пустовали бесхозные луга и поля. Я очень переживал за судьбу животных и думал, зачем убивать их и потом сжигать 5 миллионов трупов — лучше потратить эти деньги на перевозку коров в Россию, где выпустить стада на вольный выпас и доверить их жизнь судьбе. Если этим несчастным животным суждено погибнуть от болезни — пусть будет так, но ведь может случиться, что они поправятся на воле и проживут прекрасную долгую жизнь. Я приехал в Страсбург, где располагался Европарламент. По моей просьбе левые студенты привели мне теленка, с которым я вышел к парламенту и пролаял мое отношение к этой проблеме».

Олег Кулик совместно с Милой Бредихиной. Я кусаю Америку, Америка кусает меня. Deitch Projects, Нью-Йорк. 12-26 апреля 1997

В 1997 году Кулик отправляется в Америку, где проходит паспортный контроль с собачьим ошейником на шее. В нью-йоркской галерее Deitch Projects он осуществляет перформанс «Я кусаю Америку, Америка кусает меня»: Кулик живет в галерее, изображая собаку. Название отсылает к классическому перформансу Йозефа Бойса «Я люблю Америку, Америка любит меня», во время которого художник провел несколько дней в компании живого койота в галерее Рене Блока в Нью-Йорке.

Олег Кулик: «В этом перформансе были нарушены все американские табу. Представьте себе голого агрессивного белого мужчину, который атакует, кусает, испражняется на зрителей — и более того, явно отдает предпочтение женщинам. Он подходит к ним, обнюхивает все их интимные места, но те в ответ хохочут и нежно и публично поглаживают этого голого белого мужчину. Причем желающих поучаствовать в этом проекте женщин были тысячи, и десятки тысяч получили удовлетворение. Этот контекст, конечно, несколько переориентировал тему человека-животного на социально-гендерную проблематику».

Олег Кулик совместно с Милой Бредихиной. Четвертое измерение (в рамках выставки «Это лучший мир. Российский акционизм и его контекст»). Сецессион, Вена. 6 июня 1997

В том же году Кулик «охранял» вход в Венский сецессион, уверенно нападая на посетителей. Тех же, кому удалось преодолеть это живую преграду, внутри ожидала видеоинсталляция с прямой трансляцией происходящего на улице.

Олег Кулик: «Во время этой акции я тоже, как и в Цюрихе, не пускал людей в музей, но в этот момент меня — сверху, фронтально и сбоку — снимали три камеры, а еще одна была закреплена у меня на лбу. Таким образом зритель мог не только пообщаться со мной, но и увидеть со стороны на специальных экранах все мои действия. Все это создавало невероятную динамику. Я метался в толпе людей, и закрепленная у меня на лбу камера проецировала на экран эти метания: какие-то складки, ноги, платья — несфокусированный, направленный на все сразу и ни на что конкретно взгляд животного. Во время акции я атаковал двух мужчин, один из которых схватил меня за ошейник и пережал им горло. Я потерял сознание, а когда очнулся, долго не мог понять, где я нахожусь и что со мной происходит. Я лежал голый на ступеньках, вокруг меня куда-то поднимался поток красиво одетых людей. Я нашел в себе силы подняться и с невеселым видом поплелся вслед за этими людьми на выставку. Вот такой забавный негероический конец получился у этой акции».

Олег Кулик. Семья будущего. 1997

Серия постановочных фотографий 1997 года, изображающих «семейную жизнь» Олега Кулика и пса Бакса. «Я верю, человек […] должен […] отказаться от представлений о себе как о центре Вселенной в пользу равенства всех биологических видов, организовать процесс гармонического сосуществования всех живых существ на Земле, расширить институт брака до межвидового, раствориться в собаке, кошке».

Олег Кулик: «Эта акция была посвящена необходимости ради будущего счастья всего человечества отказаться от антропоцентризма и тому, что равноправия между людьми и животными не будет, пока не будут возможны брачные отношения между ними. Причем под словом “брачные” я не имею в виду сексуальные отношения, а говорю скорее об отношениях договорных. Огромное количество людей делит жизнь с котиками и собачками, их любят, балуют, им даже завещают имущество. Я просто довел до логического конца идею равноправия живых существ и сформулировал идею отказа от антропоцентрической логики, которая пронизывает всю жизнь современного человека».

В 1998 году Кулик пытается подружиться с большой черной собакой, находясь в полной темноте. Зрители их видят только во вспышках двух фотокамер.

Олег Кулик: «Это было чудовищно. Сначала в большом зале очень долго собирались люди, каждого из которых перед тем, как пустить в зал, долго обыскивали, отбирая ножи, фонарики, свечи и зажигалки. В результате в зал набилось огромное количество людей, которые колыхались вокруг маленького пятачка. Выключился свет, и во вспышках камер можно было увидеть человека, который вступал в разные взаимоотношения с огромным лохматым черным псом. Но в какой-то момент собака ушла с этого пятачка, а мне пришлось последовать за ней. Вокруг была тьма, колыхалась темная масса людей, мне приходилось следовать за собакой практически по головам в неизвестном направлении, все это вызывало тихий ужас».

Осенью 1998 года Кулик совершает европейское турне, которое заканчивается в Париже, где с 7 по 12 октября проходит ярмарка современного искусства FIAC. Через парижскую галеристку Каролин Рабуан-Муссьен Кулик получает от известного ведущего телепередачи «Об этом все говорят» Тьерри Ардиссона предложение еще раз выступить с собачьим перформансом.

Олег Кулик: «Я сказал Ардиссону, что раз он такой крутой и богатый, я сделаю еще один перформанс, но только так, как я хочу и там, где я хочу. А еще я заявил, что мне нужна шикарная блондинка с поводком, а также гарантии того, что они [сотрудники Тьерри Ардиссона] не только снимают на камеру, но и, если что, разруливают проблемы с полицией. Меня заверили, что проблем не будет. Я долго думал, где делать акцию и понял, что надо захватить Бастилию. И вот мы приезжаем на площадь Бастилии, мне говорят, что перформанс должен начаться ровно в 19:00, и тут я понимаю, что мы заранее не обсудили, где я буду раздеваться. Мы подумали и решили, что делать я это буду в туалете Театра радикального танца, который располагался на площади. И вот я голый в ошейнике выхожу из кабинки, и все, кто был в этом туалете, пятнадцать элегантно одетых мужчин, как по команде поворачиваются в мою сторону, и после этого у меня происходит отключение чего-то в голове. Чик! И исчезает моя социальная личность, я превращаюсь в животное! И в таком состоянии я выхожу на площадь Бастилии. Писаю. На пешеходном переходе зажигается красный свет, машины останавливаются, и я начинаю по ним прыгать! Автомобилисты и прохожие видят, что идет съемка и полиция не вмешивается, всем становится весело, все смеются. Должен быть скандал, а они смеются! Я слез с машин, разворошил киоск с газетами, поприставал к двум дамам, одна из которых брызнула в меня из перцового баллончика, увидел девицу с сигаретой, завалил ее, мы покатились, сигарета выпала, и я ушел по переходу на другую сторону площади. Перформанс закончился. Ардиссон был очень доволен тем, что в результате получилось. Сюжет про охраняющего площадь Бастилии человека-собаку показали по телевидению два раза».

Олег Кулик совместно с Милой Бредихиной. Я кусаю Америку, Америка кусает меня. Deitch Projects, Нью-Йорк. 12-26 апреля 1997. Из архива Олега Кулика

Олег Кулик выступал в образе разъяренного или же, наоборот, миролюбивого пса всего четыре года, с 1994-го по 1998-й. Но как и когда Кулик решил отказаться от так всем полюбившегося персонажа?

Олег Кулик: «Я понял, что проект исчерпал себя, когда меня начали приглашать “исполнить собаку” за деньги во время какого-нибудь события. Однажды я согласился выступить с перформансом в одном из московских клубов, и это вылилось в жуткое позорище: меня заставили облачиться в какой-то костюмчик, поводок, который обычно держала Мила Бредихина, передали какому-то охраннику, который таскал меня за собой как тряпичную куклу, периодически натравливая то на Жириновского, то на каких-то проституток. Это было чудовищное зрелище, смысл которого был исключительно в унижении художника, который согласился выступить на заказ. Но отвратило мне от подобных экспериментов не только это конкретное событие, но и то, что в формате заказного шоу из моего высказывания уходили элементы партизанщины и неожиданности, то, что составляло наибольшую ценность, потому что ломало ожидаемый ритм событий».

Художник - акционист, автор объектов, инсталляций, фото- и видеоработ, куратор.
Окончил Художественную школу в Киеве (1979), затем Киевский геологический институт (1982). Переезжает в Москву (1986). Сотрудничает с галерей «Риджина» (1993). Приобрел известность после скандальных акций 1994 -1995 гг., когда в образе человека - собаки бегал на четвереньках по Полянке, кусал прохожих у входа в Берлинскую галерею современного искусства, сидел в звериной клетке. В 1990 - е Кулик — основатель и ярчайший представитель «зоофрении» — представал в образе собаки, птицы, быка, обезьяны, рыбы. Это был самый яркий и брутальный период российского акционизма — «террористического натурализма» (Е.Деготь), когда художники реализовывали себя в открытом публичном пространстве, явочным порядком ломая сложившиеся стереотипы. Используя в перформансах и объектах злободневный социальный момент, Кулик саркастически высмеивал реалии российской политики. Работает почти во всех видах и жанрах современного искусства. В конце 1990 - х — начале 2000 - х годов создает циклы работ, в которых возвращается к своей исходной теме — прозрачности. В духе времени наступившего гламура работы Кулика зрелищны, эффектны и глянцево красивы — они взяты из топ - медийного видеоряда. Созданные по законам шоу и аттракциона, его произведения шокируют публику. Стипендиат фонда Поллока - Краснера (1990) и Берлинского сената (1995). Лауреат премии «Инновация» за кураторский проект «Верю» (2007), Винзавод, Москва. Кулик — участник международных проектов в Гентском музее современного искусства, Музее Фрейда в Лондоне, Музее современного искусства в Риме, Музее современного искусства в Антверпене; Музее Гуггенхайма в Нью - Йорке и Бильбао. Участник биеннале в Венеции, Валенсии и Сан - Паулу. Живет и работает в Москве.

Коллекции:

Государственный Русский музей, Санкт - Петербург
Государственная Третьяковская галерея, Москва
Европейский торговый банк, Москва
Музей актуального искусств ART4.RU, Москва
Галерея Риджина, Москва
Новый музей, Санкт - Петербург
и другие государственные и частные собрания

Олег Кулик, главный провокатор от русского искусства 90-х, человек-собака, лидер Партии животных и друг пираний, незаметно превратился в респектабельного художника, выставляющегося в главных залах страны. При этом Кулик ни разу не изменил себе: и сейчас на его выставках мастерят иконостасы из черного хлеба, а зрителей обливают чем-то напоминающим нефть. 25 июня в московском ЦДХ открывается ретроспектива Кулика, где собрано все, сделанное художником за 20 лет, — «Хроника. 1987-1907».

23 ноября 1994 года. Москва. Якиманка. Галерея Марата Гельмана Хозяин галереи вышибает дверь ногой, и на улицу с визгом и лаем вылетает голый Кулик: художник сбивает с ног зрителей и бросается на машины. Тогда обнаженного Кулика в ошейнике и на цепи вывел в свет поэт и художник Александр Бренер. Это первый из «собачьих» перформансов Кулика. «Образ человека-собаки очень важен для всей русской культуры, — говорит его близкий друг и свидетель практически всех перформансов Владимир Сорокин. — Тогда Кулик вскочил на капот какого-то «мерседеса», и я до сих пор помню выражение лица человека, который сидел там: этот благополучный человек благодаря Кулику заглянул вглубь России, увидел всю ее архаичность, дикость и непредсказуемость». Тогда Кулик остановил автомобильное движение и укусил журналистку из Швеции, которая на следующий же день улетела на родину и написала огромный материал о «кошмаре в России». «Да-да, завалил шведскую девушку, — вспоминает Кулик. — Мы хотели делать искусство, понятное народу, завоевать улицу, вывалиться в реальность. Образ собаки — это дикое начало, вырвавшееся наружу, но при этом беззащитное, доброе животное. Голый человек на четвереньках — где здесь агрессия?» Московский арт-критик Екатерина Деготь считает эту акцию самой значимой в творчестве Кулика: «Олег имеет превосходный нюх на все самое модное и новое».

Мы встречаемся с Куликом в его маленькой каморке в «Винзаводе». «Здесь моя приемная, — смеется Кулик. — Для девушек». Залезаем под потолок — как бы на второй этаж, где помещается только низкий, утопающий в подушках столик. Пьем зеленый чай и вспоминаем человека-собаку. В образе собаки Кулик объездил всю Европу и Америку. Этот период, который длился около тринадцати лет, он называет зоофренией. «Прошу не путать с зоофилией. Вообще, когда я этот перформанс сделал первый раз в Москве у Гельмана, то повторять больше не собирался». Но, как говорит сам Кулик, «отмороженные друзья пошутили» и каким-то образом выкрали бланк из музея Кунстхаус в Цюрихе. Затем они подделали приглашение и подпись куратора Биче Куригер и отправили Кулика показывать собаку в Швейцарию. Олег приехал, зашел в музей к Биче и сразу понял, что это розыгрыш и никто его не то что не ждет, даже не знает о его существовании. «У меня был шок. Ужас! А у друзей — визг поросячий. Сели, выпили, и я решил все равно показать собаку. Пошел, купил цепь, ошейник, смазку для купания в холодных озерах, жир такой специальный».

30 марта 1995 года. Цюрих, Кунстхаус, выставка «Знаки и чудеса» Голый Кулик приковывает себя ко входу и 47 минут не пускает на вернисаж съехавшихся со всей Европы знатоков. У входа в музей собирается гигантская толпа. «Стоят, хохочут, мол, художник, безумец, приковал себя. Было очень холодно, минус один градус. Вдруг голый мужик на входе. Я там написал, даже накакал, это было очень трудно. Приехала полиция. Началась дискуссия. И тут я укусил тетку, как выяснилось, жену какого-то посла, за ногу — странная нога была, без запаха». С вернисажа Кулик уехал в полицейской машине. Наутро Кунстхаус выкупил русского художника из тюрьмы, заплатив штраф — 10000 швейцарских франков. Наконец-то Кулик действительно «вывалился в реальность»: европейские газеты пестрели заметками о «бешеном псе из России», фотографии «одинокого Цербера» обошли всю Европу. «Я люблю раннего Кулика, резкого, бескомпромиссного, люблю его перформансы, никто в России таких резких вещей не делает», — говорит Елена Селина, директор галереи XL, сотрудничающая с Куликом уже 13 лет. «Произошла странная вещь — мой перформанс представили как суперсобытие и стали везде приглашать собаку, — рассказывает Кулик. — Меня неожиданно признали чуть ли не главным русским художником».

2 марта 1996 года. Стокгольм. Фаргфабрикен. Выставка «Интерпол» Олег Кулик представляет проект «Собачий дом». Художника пригласили в качестве «бешеного пса». «Я тогда отказывался, не хотел больше собаку показывать. Шведы — еще хуже швейцарцев. Они насилие только по телевизору видели. В итоге выставка сорвалась, я укусил кого-то до крови, ему уколы от бешенства делали». Кулика опять арестовали. Перформанс вызвал большой скандал: Кулик по просьбе кураторов вынужден был писать объяснительные записки из серии «Почему я укусил человека». Тогда же было опубликовано гневное письмо мировой художественной общественности за подписями Оливье Зама, редактора журнала Purple Fashion, художника Венды Гу, Элен Флейс и других. «Александр Бренер, Олег Кулик и русский куратор Виктор Мизиано, — возмущались они, — были частью проекта «Интерпол», совместной российско-шведской выставки… Участие названных лиц — после двух лет подготовки к проекту — приняло форму продуманных разрушительных действий, физической, психической и идеологической агрессии против собственно выставки, ее художников, посетителей, а также против искусства и демократии. Олег Кулик, разыгрывающий роль цепного, опасного пса, физически атаковал посетителей, которые были всерьез напуганы и ранены. Кроме того, он блокировал движение по выставке и начал уничтожать произведения других художников… Почему все это не произошло этим летом в российском павильоне на Венецианской биеннале, где Виктор Мизиано был куратором?» Но спустя всего несколько лет Кулик превратился в любимца западных критиков и искусствоведов. В 2003 году английский эксперт по современному искусству Сара Уилсон писала: «Перформансист Кулик — бич цивилизованного Запада. Сила и обаяние Кулика на четвереньках, этого короля Лира — в облике «бедного несчастного животного», одновременно чудовищного и соблазнительного. Он продолжают познавать мир через страсть и страх».

В «Винзаводе», где мы встречаемся, Кулик как куратор в начале года провел грандиозную выставку «Верю». Тогда в бывшем винном хранилище выставлялись все лучшие современные русские художники. От художественных способностей Кулика мы переходим к организаторским; выясняется, что когда-то будущий человек-собака руководил сельским клубом. Было это в деревне Конопад Тверской области, где он прожил четыре года. «Я занимался скульптурой, сельским кубизмом, лепил голых доярок и почтальоншу. Руководил сельским клубом, отвечал там за порядок, какие-то лекции мы устраивали, а по вечерам — танцы. Хорошая школа культурного воспитания населения плюс все активно сдабривалось самогоном — иногда бывал бит, отмахивался амбарным замком, бывало, сбегал в окно. Странно, конечно, когда пьяное население гоняется друг за другом с топором». В деревню Конопад Олег приехал в 1981 году, тогда ему было двадцать лет. До этого он успел поработать геологом на Камчатке и в Западной Сибири, сбежав таким образом от своей киевской родни. «В Киеве у меня была культурная, обеспеченная жизнь. Папа — партийный деятель, мама — учитель английского и французского. Но я читал диссидентскую литературу и сформировался как осознанный оппозиционер». В деревне Кулик ко всему прочему писал «мутные рассказы» о страданиях молодого раввина: «Я писал о путешествии молодого раввина по Китаю, где он беседовал с царями, искал нирвану — детский бред, в общем». Тут же, в деревне, он встретил свою будущую жену, Милу Бредихину, которая объяснила ему, что вся эта литература никуда не годится. Олег все сжег и ушел служить в армию. Служил он в Таманской дивизии, где, по его словам, и начал что-то осознавать по поводу своего будущего. «Здесь и произошло мое становление. Два года я провел в изолированном обществе, в параллельном мире, хуже которого нет, при невероятном контроле и жестком прессинге. Насилие в казармах — это отдельная песня. Тогда у меня возникло ощущение хрупкости жизни». Кулик не играл с сослуживцами в карты, не участвовал в местных оргиях. «По ночам там были содом и гоморра — бабушки, дедушки, собачки, алкоголь, наркотики, мужики трахались в попу». Единственным его развлечением были различного рода подсчеты. Например, сколько государство тратило на вооружение или государственный аппарат управления. «Времени было много, записывал все в тетрадочку, считал, сколько городов, сколько людей, сколько унитазов».

В армии Кулик занялся «категорией прозрачности» — проще говоря, начал работать со стеклом. «Я не хотел ничего в этот мир привносить, — говорит он. — Ты — как стекло — вписываешься в эту жизнь, такое ненасильственное присутствие, ведь любое произведение искусства закрывает от нас часть мира, а я поставил перед собой лист стекла и увидел удивительные вещи — и будущее, и прошлое, при этом материал невидимый, но реальный, тяжелый. Потом я сделал вырез в стекле, неожиданно для себя, окно в окне». Как писал впоследствии Виктор Мизиано, куратор и главный редактор «Художественного журнала», «проблемой прозрачности Кулик увлекся, когда в 1989 году совершенно случайно в его распоряжении оказалось большое количество плексигласа… Темой этой, именно так им и сформулированной: прозрачность, Кулик бредил довольно долго».

Десять лет Кулик резал стекла, ставил их под разными углами, ловил световые эффекты, искал идеальные формы, вырезал в них фигурки животных и людей, даже сделал стеклянный гроб с деревянным гробиком внутри — под названием «Жизнесмерть, или Пышные похороны авангарда». Гроб был напичкан библейскими заповедями и мертвыми тараканами. «Я долго и мучительно этим занимался, пока не столкнулся с ситуацией, что мне тридцать лет, у меня огромный подвал, заваленный стеклами с вырезами. Мне показалось, что я на необитаемом острове. В стране перестройка, радикальное искусство, а я потерял связь со временем. Тогда я понял, что просто не нашел адекватной формы».

27 июня 1995 года. Москва. Политехнический музей В рамках проекта «Партия под ключ» Кулик представляет свою Партию животных. Через несколько дней он останавливает странноватое мероприятие — демонстрацию цирковых и домашних животных «Звери против зверства». Кулик вышел на Тверскую в наморднике и с цепью на шее и перегородил путь собачьему шествию. «Сегодня звери не могут сопротивляться зверству человека. Они всего лишь марионетки, посаженные на цепь. Я борюсь за права животных. Я их депутат на выборах», — комментировал он тогда свой поступок. В ноябре 1995 года он заявляет: «Быть Homo sapiens сегодня означает быть фашистом!» Под этим лозунгом он пытается баллотироваться в президенты России от Партии животных. Во время предвыборных выступлений он не говорил, а мычал. «Животное — не слаборазвитое существо, как считают одни, но и не божество. Россия, как страна, уникальная своей пограничностью, должна дать правильный ключ к пониманию проблемы, — рассуждал он тогда. — Животные нам равны — эта идея закономерна в России и должна появиться именно здесь, где идея соборности до сих пор ощутима. Отсюда она разойдется по всему миру. Уверен, что и ООН переместится в Россию».

9 апреля 1996 года. Москва. Музей Революции Кулик показывает перформанс «Не словом, а телом» — как часть политической программы «Кулик — ваш депутат». Кулик собирал подписи потенциальных избирателей, кормя электорат грудью: точнее, он поил людей водкой через сосцы, расположенные, как у свиньи, в два ряда вдоль живота. В то время все российские художники стремились интегрироваться в общемировой, европейский художественный контекст. Важным и удачным считалось создание универсальной, не отсылающей к национальным корням работы. «А Олег стал вторым русским художником после Кабакова, узнаваемым художником из России, — говорит Марат Гельман. — Самобытным, который в своем творчестве проявляет русский характер, русскую дикость. С одной стороны, он опустил человека до собаки, с другой стороны, продемонстрировал равенство человека и животного, основу русской этики. Помните, как у Толстого: нельзя наступить на букашку, она равна человеку». Период зоофрении закончился, когда Кулик придумал перформанс, но не смог его воплотить. «Он очень честный человек, — продолжает Гельман. — Он придумал перформанс, который бы действительно уравнял человека и животное. Поскольку мы едим условно коров, то он хотел отрубить себе палец и скормить собаке. А когда понял, что не может этого сделать, просто отказался от образа собаки навсегда. Вот эта его обостренность на этических проблемах — истинно русская черта, и его юродство — тоже».

23 ноября 2002 года. Выставка в Зоологическом музее В рамках проекта «Музей» Олег сделал восковые имитации человеческих чучел: теннисистку, актрису, Гагарина. «Теннисистка зависла в прыжке и выглядит устрашающим распятием, много раз повторенным витринными стеклами. Актриса повешена в магическом пространстве, — писала тогда об этих работах жена Кулика Мила Бредихина. — Космонавт похож на приветливый эмбрион, запутавшийся в пуповине смысла. Только Мадонна неуклюже, одной ногой, но стоит на земле. Залог ее заземленности, видимо, неприятное на вид дитя, что ползает под ногами». Весь этот проект должен был иллюстрировать довольно старую постмодернистскую идею о том, что реальности в ее привычном понимании больше не существует. «Люди были наполнены пустыми мечтаниями, — говорит Кулик. — Они мечтали не о том, чтобы быть просто счастливыми, а о том, чтобы стать великими писателями, политиками, художниками. Этим самым уничтожался весь смысл человеческой жизни. Для меня же искусство и жизнь неразделимы. Я просто так живу». Однажды в 1993 году он решил, что пора увидеть животное изнутри, и засунул голову в вагину только что родившей коровы. «Надо учитывать, что современному искусству назад дороги нет, и если оно хочет выживать, то оно должно расширять свою зону за счет окружающей среды, — рассказывает Владимир Сорокин, отправившийся тогда с Куликом в российскую глубинку общаться с местным населением и животными. — Олег всегда работал на грани, на границе между жизнью и искусством. Мало кто может удержаться на этой стальной проволоке над пропастью». Тогда же Сорокин заявил Кулику, только что вылезшему из коровы: «А вдруг ты бы задохнулся?! И тогда бы все говорили про тебя — жил грешно и умер смешно».

Кулик говорит, что сейчас переживает период золотого сечения: он ищет число Бога, противопоставляя Архимеда Пифагору, а магию физике. «Своим недавним проектом «Верю» мы примирились со многими, то есть мы показали, что абсолютно вменяемы. К церкви этот проект не имеет никакого отношения. Я всегда был воцерковленным человеком, но как у художника с церковью у меня нет никаких отношений, — говорит он. — Этот проект относится к чувствам, которыми наполнено каждое мгновение жизни, ты открыт изменениям, но при этом меняешься с радостью. Да, самое важное в этом проекте — атмосфера, не само произведение, а то, что возникает между произведением и зрителем». Во время работы над проектом Кулик решил (пожалуй, впервые за 20 лет) уйти от всего социального: политического, экономического, религиозного. «Нам надо принять законы мироздания, радоваться любому проявлению реальности, радоваться, даже когда тебя распинают. Ведь художник ничего не меняет, не мешает реальности, он лишь переносчик информации, он исправляет проблему, но не создает ее». Игорь Маркин, коллекционер и владелец только что открывшегося в Москве музея современного искусства, называет последние перевоплощения Кулика «чудесными»: «Он взял и всех удивил, доказал, что очень крут. Раньше он был собакой, а теперь решил побыть Богом, ездит в Монголию, на Тибет, занимается божественными проявлениями. И у него все получается».

Российский художник Олег Кулик рассказал Bird in Flight, боится ли он Путина, что продавать коллекционерам, когда ты сам - предмет искусства, и почему Петр Павленский - это Христос современного акционизма.

Художник-акционист Олег Кулик в свое время прославился как человек-собака настолько, что спустя двадцать с лишним лет при встрече с ним люди лают.

Кулик стал прототипом героя фильма «Квадрат» - лауреата премии «Оскар». Когда-то он бежал в никуда из родительского дома в Киеве, затем стал частью московского художественного андеграунда вместе с Ильей Кабаковым и Борисом Орловым, а потом, почти от безысходности, вышел на улицу, чтобы заявить о себе, - идти больше было некуда.

Даже люди, далекие от искусства акционизма, знают мужчину, набрасывающегося на прохожих и кусающего их в рамках своего перформанса. Стычки с полицией, штрафы, аресты - Кулик провез своего «Цепного пса» по крупнейшим городам мира и везде создавал скандал.

Кулик провоцировал самую разнородную публику: то резал живую свинью в галерее, то изображал Христа-мутанта с копытами вместо рук на Даниловском рынке в Москве, то часами вращался в застывшей позе в залах Тейт Модерн в Лондоне. Больше двадцати лет назад художник предрек образ современной путинской России, хотя тогда ему никто не верил. В 90-е мир смотрел на страну сквозь пальцы, думая, что военщина и агрессия остались в прошлом. А художник в это же время в своих перформансах давал публике понять: то ли еще будет. Почти все сбылось - по крайней мере, ролевая модель государства.

Акция «Новая проповедь», Даниловский рынок, Москва, 15 сентября 1994 года. Фото предоставлены художником

Вы хотя бы один день думали о деньгах, когда начали заниматься художественной практикой, или для вас как для художника это никогда не было важным?

Знаете, я никогда не думал и не думаю о себе как о профессиональном художнике. Я вынужден был заниматься профессиональными аспектами того, чем занимаюсь по жизни, и художником я стал задолго до того, как задумался о деньгах.

То есть вы не думали, что это должно или не должно приносить деньги?

Нет, вопрос так не стоял.

А в итоге стал?

Волей-неволей ты сталкиваешься с вопросом продажи, но это скорее как побочный продукт. К примеру, искусство и семья - это куда более важный вопрос, чем искусство и деньги, для меня по крайней мере. Есть тема рынка, есть такие откровенно рыночные художники - не в плохом смысле, - очень талантливые, чьи работы имеют не только художественную, но и материальную ценность. Мои работы, из-за которых я стал известен или востребован, - это в основном акции и перформансы, в принципе, вещи совсем нематериальные. Раньше мне часто задавали вопрос: «А где предмет продажи? На что ты живешь?»

Надо было всем объяснять, что, во-первых, живешь ты скромно, а во-вторых, есть гранты, есть фонды. А потом появилась продажа документации на перформансы и акции, которые я проводил: какие-то фотографии, хроники. Нельзя сказать, что это искусство в прямом смысле, но в рынке ты участвуешь. Так получилось, что у меня появилось большое количество негативов, фотографий, которые покупали институции, какие-то частные известные коллекционеры. Деньги, может, и небольшие, но они позволяли мне неплохо жить.

Насколько важно для вас было находиться в тусовке?

Это было предельно важно, но опять-таки не сразу.

Как вы туда пришли?

Я сбежал из родительского дома, сбежал из Киева, но не от Киева, а от такой семейной потной опеки, как я ее тогда ощущал, контроля, желания управлять моей жизнью, направлять ее в нужное им русло.

То есть в Киеве у вас не получилось бы заниматься тем, чем вы занялись в Москве? Только из-за родителей?

Наверное, да. Я вообще долго на них обижался за то, что были вот такие жесткие условия.

Насколько?

Контроль, дисциплина, постоянно хотели из меня сделать что-то свое.

А кем они хотели вас видеть?

Директором завода углекислоты, например. Я работал там чуть ли не замом главного инженера - и это в 19-то лет. Меня устроили туда по блату. Сейчас это называется «коррупция», а тогда называлось блатом. Этим блатом было пронизано вообще все, и меня это очень душило; мне казалось, что в Киеве очень бездуховная атмосфера.

Я работал там чуть ли не замом главного инженера - и это в 19-то лет.

А переубедить их не получилось бы? Или здесь просто не было нужной почвы, арт-деятелей?

Я никого не знал, и мне казалось, что тут все такие. Я в тусовку не входил, да и тусовка была маленькая. Уже потом я узнал, что она здесь была, но куда более снобистская, чем в Москве. Не открытая по отношению к новым, все свои, все местечковое, и я был бы воспринят слегка инородно. Хотя, может, все могло бы быть по-другому; я просто не знал тогда никого из тусовки, и это повлияло на мое решение: в 19 лет я просто бежал навсегда и никогда больше не возвращался.

Это было воспринято родителями как предательство?

Скорее как идиотизм. Ведь я потерял прописку, я выписался. Сейчас это не так актуально, но тогда было очень важно. За киевскую, за московскую прописку люди все отдавали, а ты это бросил и уехал в деревню. Все мои родные бежали из деревни, все уезжали, а я пошел от обратного.

А как вы из деревни все же в Москве оказались?

Я поселился там рядом с Москвой, ездил туда время от времени, познакомился с людьми, они ввели меня в тусовку, в андеграунд: Борис Орлов, Дмитрий Пригов, Ростислав Лебедев, Илья Кабаков - словом, все старшее поколение. Привели меня в мастерскую, подружились, стали общаться. Могу сказать, что советский андеграунд - это действительно очень благородные люди.

За плечами у меня была киевская художественная школа, а потом я стал уже на практике учиться этому у Бори Орлова, я ходил к нему в мастерскую чуть ли не каждый день. Мне 20, ему 40 - он настоящим мастером был к тому времени. Еще в то время его выгнали из Строгановского университета, где он преподавал. За публикации на Западе, естественно. Я хотел поступать к нему тогда в Строгановский, но мы - я и еще несколько учеников - в знак протеста не пошли туда, а стали учиться у него в мастерской.

Мы тайком получали западные журнальчики, перепечатки. Собирались у кого-то, кто знал английский, он нам переводил, все слушали и обсуждали.

Какой это год был?

1981-1982-й, Брежнев еще жив был. Я познакомился с этими ребятами - и понеслось. Все вожди как раз летели кувырком в гроб: Брежнев, Андропов, Черненко один за другим. Это было время самого честного общения и моих настоящих университетов.

Все андеграундные художники через все прошли сами, и они не занимались каким-то конъюнктурным искусством. Они сами интерпретировали западные явления, поп-арт, соц-арт, сами разрабатывали и вводили в обиход термины.

И как из всего этого возникло течение московского акционизма?

К 30 годам у меня случился серьезный кризис. Подумайте только: меня все знают, со всеми я дружу, но я все время существую отдельно. Не попадаю в маленькие группы художников, которые уже были, - «шутники», или «чистые концептуалисты», или соц-арт, или кинетическое искусство. У меня была такая не то что уникальная, но маргинальная позиция.

Рухнул Советский Союз, и в 1990 году почти все уехали, весь андеграунд, даже молодые художники. На всесоюзном уровне все развалилось, официальная система искусства исчезла. А за границей искусство стало модным, именно наше современное искусство, а не советское.

Но это же еще с конца 80-х было, когда в Москве был Sotheby’s, торги и картину Брускина очень дорого продали.

Да, все уехали, и осталось буквально несколько художников моего поколения, которые еще ничего не успели о себе заявить, - то есть мы остались одни в пустыне, в которой начались эти самые лихие 90-е, как сейчас говорят. Среди этих оставшихся придурков был и я. Мы сидели вместе на кухне и обсуждали, где можно выставиться, что показать, о чем можно говорить. И ни на один вопрос не было ответа.

Почему тоже не уехали?

Не было куда, нас никто не звал, а тех звали.

А почему так, если вы все в одном котле варились?

Потому что мы были бездарные, еще мало что сделавшие. Бывают же такие, отбросы, неудачники, которых оставляют, так сказать, на второй год. Вот мы сидели, и кто-то из компании сказал: «Ничего не остается, кроме улицы». Единственное, где не было искусства в советское время, - это улица.

Публичное пространство для искусства было табуированным. Все должно быть под контролем, тихо, предсказуемо, знакомо, консервативно. А что такое выставиться на улице? Надо что-то сделать, привлечь внимание, остановить движение.

С кого все началось?

Саша Бренер стал проводить первые акции возле «Макдональдса» на Пушкинской площади, обличающие абсурд капитализма. Толя Осмоловский революционные какие-то акции проводил: залезал на памятник Маяковскому и курил на нем сигары. Здесь было много метафор: большой революционер и маленькие современные революционеры, которые сидят на плечах великих отцов.

Начались задержания, скандалы, когда где-то и в чем-то мы переходили границы.

Акционизм ведь не мы придумали, мы его ввели в Россию, но мы же понимали, что мы работаем с уже существующей традицией и формой. Однако мы смогли ее по-новому интерпретировать. Начались задержания, скандалы, когда где-то и в чем-то мы переходили границы.

Олег Кулик в Киеве. Фото: Мишка Бочкарев специально для Bird in Flight

А как вы вскочили в акционизм?

Мой вход в большой акционизм был связан с желанием уйти из искусства. Я провел пару акций, сделал несколько выставок, но если в 80-е это было неактуально, то в 90-е так вообще «вы как будто не с этой планеты, товарищ». И я решил завязать с искусством, уехать в Киев, на родину. Но уйти хотел как художник.

Мне показался удачным образ животного, которое руководствуется только своими физиологическими данными - руки, ноги, зубы, - а как человек, вертикальное создание ты не состоялся, ты не можешь адекватно понимать, вписываться в этот мир. И плюс для меня искусство не умирало - я уходил из искусства, но искусство-то оставалось.

Речь об акции «Бешеный пес, или Последнее табу, охраняемое одиноким Цербером»?

Да, я решил, что неважно, какое искусство, - важно твое отношение, что ты привносишь. Поэтому я решил закрыть двери в галерее собой и не пускать никого внутрь, как цепной пес. Мы дали информацию, что будет выставка. Люди пришли, захотели посмотреть, а войти невозможно, кто-то даже пострадал. Но динамика получилась значительная.

Люди пришли, захотели посмотреть, а войти невозможно, кто-то даже пострадал.

Я пригласил художника Александра Бренера, он был в образе поэта, который в одном пальтишке пришел. И мы с ним бегали за людьми, прыгали на машины, останавливали движение - и публика хохотала, визжала. Ощущения были очень странными.

Но это была запланированная акция - вы кого-то позвали, пригласили?

Да, был анонс. «„Последнее табу, охраняемое одиноким Цербером“ - выставка Олега Кулика и Александра Бренера». Самой выставки не было, а был такой экшн, все пытались прорваться, потом все, сами того не заметив, включились в это. После акции я намеревался уехать, по-моему, даже билет в кармане был, позор был жуткий.

Уже на следующий день о нас везде написали. И я вдруг впервые почувствовал себя настоящим художником, который что-то сделал, вызвал резонанс. И вдруг меня «собакой» приглашают в Цюрих. Там случился еще больший скандал, хотя нас приглашала официальная художественная институция. Мы «собакой» перекрыли не пустой зал, а масштабную выставку мировых арт-звезд. Пятьдесят минут я срывал вернисаж, куда съехалась вся европейская богема. Для меня даже привезли клетку - полиция, сама того не зная, мне подыграла.

Ну а там пошло-поехало: Париж, Стокгольм, Нью-Йорк. Все хотели видеть перформанс у себя. Каждый раз акция сопровождалась дикими скандалами, стычками с полицией.

После Европы вас позвали в Америку?

Да, это была акция «Я кусаю Америку, Америка кусает меня» (в рамках акции Кулик две недели жил в специальном боксе внутри галереи). Я мог нападать на людей, даже кусать их, но это было закрытое пространство, и люди заходили в тренировочных костюмах. Реакция была одобрительная: пресса воспринимала эту историю как русское искусство в целом. Все говорили, что это такой русский образ, дикий, непонятный, утрированный. Все-таки Россию тогда не считали такой дикой, считалось, что она прошла этот этап, завернув коммунизм.

В 90-е на Западе о России начали говорить как о стране Толстого, Достоевского, Чехова. Но прошло вот уже 20 лет, и многие теперь задумываются, что Кулик был таки прав с этой дикостью, образ был очень точный, пророческий. И когда он стоял на коленях, не та ли это была Россия, которая сейчас встает с колен? Поэтому сейчас приглашают с перформансами опять. Но я, конечно, везде отказываюсь.

Сколько вы не делали уже перформансы и почему перестали?

После Нью-Йорка я решил, что пора заканчивать с собакой, хотя было море предложений, многие говорили: «Начал лаять - надо лаять до конца». Однако мне казалось, что это важно, что этот образ работал как бы партизанщиной на грани протеста, скандала, что это дикое животное было, но всему свое время.

Я больше не делаю партизанские акции, я делаю скорее театрализованные представления. Например, мы устроили парилку в Университете Ка’Фоскари в Венеции. Огромный университет, один из старейших в Европе. Мы устроили во дворе парилку в стеклянном боксе, где читали проклятия. Идея была показать акционистское тело, которое бьют, стегают, как на кресте, обливают водой.

А против чего вы протестовали в 90-е?

В 90-е - против отсутствия искусства. Это была идиотская гонка: нет времени на искусство, радость, философию, общение. Тогда мне казалось, что мы становимся бескультурными. Года 3-4 был ад: в каждом подъезде убийства, в каждом доме скандалы; катастрофы, разорение, закрытие, предприятий, голод, дороговизна, отсутствие продуктов.

А в искусстве что происходило?

Ничего не происходило, в том-то и дело - ноль. Но мы же были, о нас писали газеты. Пустующие залы отдавали тебе бесплатно, где-то выставки были чуть ли не на складах магазинов. В основном эта публичность давала только известность. Но в конце 90-х мы смогли конвертировать известность во что-то более материальное: поездки, выставки в крупных музеях, покупки.

90-е годы начались с акционистов и ими же закончились. Потом пришел Путин, и все стало мягко замораживаться в искусстве, в идеологии.

90-е годы начались с акционистов и ими же закончились. Потом пришел Путин, и все стало мягко замораживаться в искусстве, в идеологии. Все идеологическое бурление, которое происходило до этого, все эти фракции и деления на левых и рыночников - все это раскрылось в нулевые, в 90-х их как будто и не было.

А с приходом Путина что для вас изменилось?

Для меня особо ничего. Я ездил, выставлялся. Изменения для меня были скорее личные. Началось замораживание, и всплыла вдруг эдакая буржуазность. Это было внезапно, потому что вот недавно были голодные 90-е - и вдруг шикарные машины, рестораны, деньги, зарплаты, у всех все появилось, причем резко и в большом количестве. Мы подумали тогда, что 15 лет назад мы плакали, что не уедем за границу, а тут сидишь на Арбате где-нибудь и размышляешь вслух: «Ой, надоела эта Латинская Америка, Таиланд, Франция… Уже пятнадцатый раз во Франции, поехали лучше куда-нибудь в деревню».

И это был недолгий срок, года до 2008-го, первый срок Владимира Владимировича, один большой первый срок! И это была большая реконструкция, все строится, развивается, мы впервые вдруг зажили как люди. А мне стало ужасно скучно: этот буржуазный усредненный мир, институции, куча сотрудников. Но вместе с тем, конечно, появились музеи, ярмарки, выставки, частные коллекции.

Они ведь и в 90-е были?

Тогда они только начинались. В 1996-1997-м самые первые начались, и они были такие, новорусские: много мелкого, много крупного, один западный, один восточный, что душе нравится, а еще много ювелирки и антиквариата. Не было какой-то единой концепции. А потом подход изменился. Художники вдруг начали делать классные работы новые, именно технически. То есть мы вдруг оказались впереди планеты всей. Но мне было в этом неуютно участвовать, и я в основном все это время пропутешествовал, стал ездить в Индию, в Тибет, а дольше всего зависал в Монголии.

То есть вы старались отстраниться на это десятилетие?

Я не знал, что это будет длиться 10 лет. Я просто ушел в себя, в путешествия, любовные переживания, духовные поиски, мистические откровения. А вся эта Европа, все эти коробки, клетки, города, гонки, успешные или неуспешные стратегии просто осточертели. Мне показалось тогда, что мое время прошло - время диких людей, которые могут сами выбиваться, пробиваться и из нуля делать конфетку, как это было в 90-х.

А сейчас есть запрос на акции?

Конечно, и очень сильный. Посмотрите, какая реакция на продолжателя дела 90-х, арт-группу «Война».

Я как раз хотела спросить: вы сейчас следите за основателями этой арт-группы? Вы же их опекали в свое время.

Ну как слежу: доходит просто информация из публикаций, из прессы. В Киев они еще не приезжали, кстати?

Кто именно из них?

Ну, Воротников.

А его же вроде потеряли. Не знаю, последнее, что я читала, - то, что в марте он бесследно исчез, когда они в Германии находились.

Да, потому что его хотели посадить, и поэтому я подозреваю, что он как старый подпольщик где-то скрывается, непонятно где и как.

Но супруга не скрывается.

Понятное дело, у них четверо детей.

А почему, как вы считаете, так произошло? Вот Павленский уехал сейчас, не сказать, что у него там особо удачно судьба складывается.

Потому что это довольно радикальное явление уже, они люди такие, гипериндивидуалисты, которые преодолевают коллективизм, причем коллективизм наш, российский. Наш гиперколлективизм - он такой, что если ты и можешь выйти из коллектива, то только в другой коллектив, который воюет с этим коллективом. А если ты не в коллективе, если ты сам по себе, ты одиночка, то ты не воспринимаешься как одиночка и как человек нейтральный, ты воспринимаешься как предатель того или иного союза.

Наш гиперколлективизм - он такой, что если ты и можешь выйти из коллектива, то только в другой коллектив, который воюет с этим коллективом.

Перформанс «Броненосец для вашего шоу», Лондон, галерея Тейт Модерн, 27 марта 2003 года. Фото предоставлены художником

Эмиграция - правильное решение?

По-разному. Pussy Riot, к примеру, ездят, потому что их приглашают, они выступают с концертами. «Война» просто бежали, как они считают, от чего-то. Петю Павленского, например, совершенно сознательно выдавливали из страны, я прямой свидетель этому, это была операция спецслужб.

То есть он не сможет вернуться в Россию при этой власти?

Не сможет. Но с Павленским вообще очень интересная ситуация. Мне кажется, что весь акционизм был подготовкой к Павленскому, он как Христос. Вся предыдущая пророческая традиция, то, чем мы занимались, было подводкой к появлению такой четкой, цельной и ясно мыслящей сильной личности. Он очень не похож на нас, у него как раз искусство жизни, и он в этом смысле есть высший продукт российского искусства. Такой гипериндивидуализм, как у Павленского - который вообще не идет ни на какой сговор и не поддается никакому давлению, - может родиться только в стране гиперколлективизма.

Мне кажется, что весь акционизм был подготовкой к Павленскому, он как Христос.

А с какой целью выдавили Павленского? Неужели влияние, которое он оказывал, было настолько велико, что, не выдавив Павленского, просто невозможно было достичь подобного эффекта?

Вы знаете, на самом деле, не так много людей, способных показать пример интересного, разумного сопротивления власти. И при этом вести процесс в рамках формы и процедуры. Самостоятельность - дурной пример для остальных. Это раз. А второе - наша страна ведет такую очень тонкую гибридную пропаганду, что все хорошо, мы не действуем грубыми методами. Понятное дело, его можно было бы остановить где-то палкой в подъезде, но от этого дурно пахнет. Понятно, что никто никого не накажет, но сама атмосфера - зачем? Тем более надо работать не только с местной, но и с западной публикой.

Была разработана операция по выдавливанию. Решили, что он не должен здесь находиться, потому что со своей харизмой ему даже в тюрьме хорошо сидится. Тем более он умеет не попадаться. Даже если он и виноват, то немножко, и это всегда рассчитанная мера. И они поняли, что столкнулись с таким крепким парнем: если он радикал, то радикалом везде будет. А все гэбисты хорошие психологи.

Если бы Петя был слабачком, они бы его посадили или хлопнули.

Если бы Петя был слабачком, они бы его посадили или хлопнули. Может, это своеобразное уважение или действительно не хотят мараться. Но я на самом деле считаю - и Петя так считает, - что личность побеждает массу. Мы боимся этой массы, но пока мы ее боимся, она сильна, но она, не обладая индивидуальностью, не может тебе ничего сделать, не может проявиться. Она только страхом воздействует, окольными путями, пока ты боишься и запуган. Но для этого нужно проявиться - подойти к ФСБ, бросить зажигательную смесь и стоять не убегая.

Перформанс «Я кусаю Америку, Америка кусает меня», галерея Джеффри Дейча, Нью-Йорк, 12-26 апреля 1997 года. Фото предоставлены художником

Что сейчас сдерживает вас? Вы стали действовать с оглядкой?

У меня сейчас хитрое положение немного. Я же долго не работал, а сейчас сразу взялся за масштабный проект, игра вдолгую, его быстро не покажешь.

Можно говорить, что это за проект?

Да, это скульптура - теперь я делаю скульптуры, портреты своих друзей: Петра Павленского, Pussy Riot, Осмоловского, Бренера, вот этих всех художников, которые сейчас не в моде. Но эти портреты я делаю как раскопки 90-х. Поначалу я думал, что проект невинный, мирный, и вдруг он вызывает резкое напряжение - все эти люди признаны радикалами-индивидуалистами. И начинается привычное: «давай подождем», «давай этого пока не будем показывать». Много голых, радикальные одиночки, какие-то люди распятые. То есть тем, кто вроде бы и готов выставить у себя проект, начинает везде мерещиться кощунство.

Я сейчас боюсь, как молодой художник, знаете, когда новый проект, когда ты долго что-то делал, вкладывал, и он растет со временем, меняется. Но вот уже 2018-й, и пока я делал этот проект, уже дико изменился контекст. Он бы шел на ура до 2014-го, я уверен. Более того, там есть скульптурный портрет Путина, который даже в Лондоне не отважились почему-то показать, хотя там оппозиционеры критично настроены, не замечал такого за ними раньше.

А вам не кажется, что «Война» или тот же Павленский работают с актуальным политическим контекстом, а вы пытаетесь внедрить какой-то исторический? Это из осторожности?

Может быть, и пытаюсь. Но тут бессмысленно говорить, с осторожностью ли, потому что искусство - это не зона мужества. Эти вещи я начал делать до войны, принял некоторые решения по поводу их актуальности. Эта историческая позиция уже тогда была мной занята, некая рефлексия. Проблема ведь не в том, что это было в 90-х. А до 90-х что это было? А до 1917-го что это было, как к этому пришло?

Я художник катастрофы, я эту катастрофу обозначил, но дальше что? Дальше начались нулевые, и оказалось, что моя катастрофа - это х**ня, это обозначение прошлого, и только сейчас это актуализируется. Поэтому мне важно произвести раскопки 90-х и достать то, что было выброшено временем. Акционизм был выкинут на задворки в нулевые, да и сейчас.

Обществом или культурной тусовкой?

И теми и другими. И «Войну», и Павленского, и Pussy Riot культурное сообщество не принимает. Нас принимали, но мы сами это сообщество и делали.

А почему не принимают?

Потому что они подрывают, выставляют в невыгодном свете деятельность галеристов, нарушают упорядоченность. И этому обязательно помешают, государство помешает, за тобой придут, тебя остановят.

На вас давила власть как-то?

Вы знаете, когда началась война, я возвращался из командировки, и тут меня прямо в аэропорту отводят в отдельную комнату, какой-то явный гэбист начинает расспрашивать про мое украинское происхождение, берут отпечатки.

У вас украинский паспорт?

Нет, русский. Но все равно же все знают, что ты родился в Киеве, что ты украинец по национальности, у них есть там своя картотека. В общем, сняли отпечатки, «глаза», но ничего, отпустили.

Мне однажды передали ваш разговор с одним украинским художником, который занимает резкую позицию (не приемлет полумер), сопереживательную очень по отношению к Украине; очевидно, его подкосило то, что происходит сейчас в стране. И он сказал, что ваш с ним разговор был наполнен какими-то украинофобными доводами. Вы украинофоб?

Это даже глупо спрашивать. У меня тут папа, мама, семья, тут все. Это как очень много евреев называет других евреев иудофобами. Этот человек, этот художник -
украинец?

Ну так это обычные украинские разборки.

Акция «Человек с политическим лицом», Тверская улица, Москва, 16 июля 1995 года. Фото предоставлены художником

Много лет назад вы приходили гостем в «Школу злословия» и схлестнулись с Толстой насчет того, вошли вы в высокое искусство или нет. Она говорила, что она в высоком искусстве, а вы нет, вы же говорили наоборот.

Да, я в музеях мира нахожусь, а Толстой там нет и не будет. Почитайте, какие у нее там тиражи, издания.

То есть критерий - это нахождение в музеях?

Вы смотрели фильм «Квадрат»? Как там зовут главного героя, человека-собаку? Его зовут Олег, художник из России. Знаете, кто такой Олег из России?

Все говорили просто, что это аллюзия на Путина и поведение России на международной арене. Хотите сказать, что это вы?

Да, почему же его зовут не Володя, а Олег?

Тот самый «человек-собака», эпатажный художник, перформансист Олег Кулик сейчас, по его собственным словам, ведёт тихий образ жизни и создаёт скульптуры для себя, а не для выставок. «Диалог» поговорил с Куликом о современном искусстве, атомном взрыве и «грядущем художнике».

Фото: Анастасия Савчук / ИА «Диалог»

— Весь Петербург должен быть наполнен искусством, где художник многое решает сам! Это самое важное. У нас никогда такого не было, даже в 90-е. Художникам всегда трудно что-то организовать самим. Нужны спонсоры, инвесторы, галеристы, коллекционеры, государство. В 90-е прорывались, потому что всё было очень дёшево.

— Замечаете ли вы тенденцию к тому, чтобы художник решал сам?

— С одной стороны к этому не идёт, потому что работает старая структура. Та, которая образовалась 50-60 лет назад. Решения принимают галеристы, коллекционеры, музейщики, чиновники. Эта система стала скучной, работает не так хорошо, а у нас художники очень сильные и их очень много, поэтому они сложно организованы, не дружны. Слабенький галерист, слабенький музейщик, слабенький чиновник находятся сверху. А дальше над чиновником появится художник. Круг замкнётся. Но это будет особый художник.

— Какой?

— Не понятно, но это будет художник, который даст уже инициативу, даст импульс и чиновнику, который даст команду музейщику, музейщик даст команду куратору, и куратор будет искать художников под этого художника.

— Вы имеете в виду кого-то конкретного или собирательный образ?

— Пока собирательный. В своё время таким были Глазунов, Кабаков, Малевич, Кандинский или Петров-Водкин, Бродский. И на Западе так же. Есть художники, которые создают следующий виток. Поп-арт так и возник. Американское государство поддерживало абстрактный экспрессионизм, совсем другое искусство. И вдруг возникает такая странная фигура как Энди Уорхолл, который делает очень модным обращение к фотографической реальности, почти пародийной, что, казалось бы, никакой поддержки не должно было иметь. Государство себя в этом узнает, и оно не то чтобы подчиняется художнику, скорее, вступает в некие отношения, принимает линию этого художника. Это не означает, что ему дают должность… И здесь произойдёт так же. Сейчас государство хочет выбрать такого художника. Оно постоянно кого-то назначает, но так не бывает… Художник приходит и даёт указания как будто свыше: «Вот так, б***ь, будет». Я жду такого времени, но эти художники бродят в свободной атмосфере.

— Это молодые люди?

— Не обязательно. Они просто не прячутся, не страдают эскапизмом и манией величия. Это люди, которые находятся во времени. Ведь художники, грубо говоря, делятся на три категории: талантливые, которые находят свой язык и говорят на нём; менее талантливые, которые им подражают и продолжают их линию; и уникальные, которые отказываются от своего языка, когда начинают ловить цайтгайст, дух времени и говорить языком своего времени. Часто эти художники не сразу видны, потому что мало отличаются от времени и кажется, что это не интересно. Вот [Анатолий] Платонов, например, яркое выражение. Это человек, который сконцентрировал в своём языке бездны ужаса, которые были в его время. Нельзя сказать, что это язык Платонова. Или Кабаков, который писал коммунальную квартиру, коммунальный быт. Но сейчас, наверное, гениальный художник очень нужен. Не просто потому, что гениальный художник появится, и это будет приятно. Это не вопрос удовольствия, наслаждения, это вопрос спасения. Если такой художник не появится, мы исчезнем. Куда сейчас идёт мир — не понятно, со всеми воюем.

— А куда искусство идёт, понятно?

— Искусства никакого нет. Что такое искусство? Давайте говорить конкретно. Есть художники. Куда художник Боря Михайлов идёт? Это интересно. Куда идёт Бугаев-Африка? Это интересно. Разберём, что делают конкретные художники и поймём, что они не складываются ни в какую парадигму.

— Это всегда так или только сейчас?

— Не всегда, но это продолжается последние сто лет. Огромное разнообразие. Власть и общество выстраивают иерархию, делают отбор, создают рынок. Все ругают Дэмиена Хёрста, а он поставил свои эти дуры в Венеции и все говорят: «Это говно, это бездарно». Начинают говорить только о Хёрсте. Пройдёт 10 лет, все музеи будут в Хёрсте. По большому счёту, даже те, кто не любит Хёрста, радуются тому, что побеждает что-то очень яркое, формальное, пластичное. Не этот худой концептуализм, текстики какие-то непонятные. Побеждает мощная, сочная, яркая форма. Пусть это китч и поверхностно, но всё-таки это искусство, которое мы знаем и любим. В этом смысле Дэмиен Хёрст является выразителем времени, которое сейчас исчезнет. Такое ощущение, что он великий художник на «Титанике». Сейчас этот «Титаник» трахнется об айсберг, и всё посыпется. Я, например, сейчас делаю искусство после катастрофы. Мне, к счастью, не нужны большой зритель, успех и внимание. Мне нужны покой и медитация. Я работаю, как будто атомный взрыв уже произошел.

— А он действительно произошел, или вы фантазируете?

— Не знаю. Я надеюсь, что этого не будет, но, к сожалению, у меня сильнейшая интуиция. Она никогда меня не подводила. Проблема в том, что она настолько сильная, что я сильно опережаю время. Это не хвастовство, это как раз недостаток. Если бы я чуть-чуть опережал, было бы круто. Сейчас кто выиграл «Золотого льва» в Венеции? Человек-собака. Сделали мой перфоманс, только в одежде. У меня это было 25 лет назад. Тогда все были в шоке. Я рад, что это произошло, что сейчас узнали о человеке-собаке. Все пишут об этом, все на меня ссылаются, но мой поезд ушёл. Даже если бы мне сейчас за это дали награду, мне бы это не понравилось, потому что нужно было тогда. А то, что я сейчас делаю, это какие-то прекрасные формы, находящиеся в невесомости, скульптуры без подиума, без опоры, лишённые гравитации, притяжения. Это и есть формы после ядерной войны, когда мы потеряем все опоры. Сейчас человек, потерявший опоры, это что? Это выпавший из социальной лестницы, социальной структуры, из модных связей. А представьте, если не будет ни структуры, ни лестницы, ни связей. Всё будет снесено. Что интересно будет делать? Интересно будет делать только то, что твои руки и глаза захотят. Это очень архаическая форма. Это не то искусство, которое обращается к примитивизму, который был достаточно высоким и культурным. Это глина и ты. И никакой культуры нет. При этом есть некое воспоминание: что-то было или будет, или это сон. Я уже 5 лет делаю скульптуры и ни разу не показал их. Только одну.

— А почему?

— Мне трудно в этом признаться, но у меня нет никакого желания. Я даже сам себе не могу поверить. Как будто отключилось то, что называется честолюбием. С другой стороны, есть страшный интерес наработать так много, чтобы потом была возможность спокойно показать. Я в искусстве с 15 лет, и всю жизнь делал работу к сроку, к мероприятию, к событию, к выставке, к проекту. Всегда не успевал доделать, всегда видел, что что-то не так, видел чужими глазами, следил за реакциями. Всегда жил в таком полусыром личном и творческом состоянии. А тут я делаю постепенно, медленно, серьёзно. При этом я не делаю больших скульптур, огромных, важных. Они все немножко мультяшные, смешные. Я сейчас сижу, беседую и скучаю по недоделанной скульптуре. Как по ребёнку скучаю. Если произойдёт атомная война, я буду одним из редких художников, которые будут знать, что делать.

— И что делать?

— То же, что я делаю. Тела! Человеческие тела! Человеческие, животные — не важно. При чём они у меня не самые красивые: у них животики, ещё что-то. Я сделал портрет Пети Павленского с Путиным. Потрясающий просто. Все захотели выставить. Это был первый, который я был согласен показать. Я согласился, но все отказались, испугались. Это показатель.

— Вы немножко сказали про большого зрителя и кажется, что современное искусство не имеет широкой аудитории. Это так?

— Не верьте этим всем дуракам. Это бездари. Либо они не понимают, чем занимаются. Сколько я ни делал выставок, очереди стояли! У меня был ЦДХ полный, войти было нельзя. Делал выставку «Верю» на «Винзаводе». Три с половиной месяца! Выставка стоила 400 тысяч евро! Мы отбили на билетах 450. Блокбастер был! Очередь стояла! Мою персональную выставку в Ермолаевском до сих пор все вспоминают! Я не спорю, что какие-то выставки не получат большого резонанса, но, как правило, это художники, которые и не хотят его: разумные концептуалисты, минималисты, либо те, кто работает на некий специальный рынок. Я не хочу унижать, но в основном это просто неинтересное искусство. Я сейчас делаю выставку, и меня совершенно не будет волновать, сколько придёт народу. Честно вам говорю. Я уверен, что кто-то будет, но главное, что эти работы, которые я делаю по полтора года, будут правильно выставлены, подсвечены. Я так волнуюсь и хочу, чтобы это всё состоялось, чтобы была возможность всё это сделать по-настоящему, не спеша, со вкусом, с изменениями.